Легенды и сказания кумыков – 2
[журнал "Этнографическое обозрение" за 1910 год]
Недавно мы опубликовали первую из двух статей А. Шемшединова в «Этнографическом обозрении» за 1905 и 1910 годы. К сожалению, в подшивке журнала, имеющейся в библиотеке ДНЦ, страницы второй статьи оказались утраченными. На помощь пришел аспирант-историк Сергей Манышев, передавший нам фотокопии этих страниц, за что очень признательны ему. Ниже приводится текст второй статьи, которую мы даем, как и первую, в современной орфографии для удобства чтения.
Sadr.
Мною записаны[1] были кумыкские легенды и сказания, которые, по моему мнению, относятся к различным историческим эпохам жизни кумыкского народа. Записаны они были со слов странствующих кумыкских дум или сказителей. Считаю нелишним сообщить некоторые сведения о кумыкских певцах.
Певцы-сказители у кумыков, как и у других народов, являются выразителями общественного самосознания, носителями традиций старины и ее великих деятелей. В них воплотился поэтический дух народа, творения которого неиссякаемым источником льются из уст этих скромных певцов под аккомпанемент их любимого струнного инструмента хомуза (род домры). К своему искусству слагать песни они никогда не относились как к простому времяпровождению, служащему для развлечения толпы. Даровитейшие из них на дар песнопений смотрели всегда как на особый дар свыше, а свое назначение полагали в пробуждении высоких чувств, свойственных человеческому достоинству, – искреннего благочестия, простоты жизни, чувства правды, свободы, любви к родине и самопожертвования ради её блага и блага общественного. И в настоящее еще время обращают на себя внимание некоторые характерные особенности в обыденной жизни этих дум-сказителей (ирчи), которые подтверждают только что высказанное нами мнение, – это, именно, акт передачи таварихов (сборников песен) умирающим певцом своему достойному преемнику. Действительно, говорят, это трогательное зрелище. Таварихи составляют в настоящее время библиографическую редкость даже среди самих певцов, не говоря уже о народной массе, и лучшие певцы известны наперечет. Такой Такой певец (ирчи), предчувствуя свою смерть, призывает к себе наиболее достойного своего соперника и торжественно вручает ему таварих, умоляя его верно и свято хранить в себе божественный дар песнопений, никогда не изменяя ему ради прихотей толпы, и перед своей смертью так же торжественно передать книгу следующему певцу. Новый обладатель тавариха в свидетели принятого им на себя обязательства призывает Бога и Его великого пророка Мухаммеда. Кумыкские ирчи – усердные и добросовестные ученики ногайских и киргизских акынов, издавна славившихся в Азии своим искусством. Богатырский эпос татар и киргизов (былины) – непосредственное создание этих народных певцов. Правда, этот эпос не представляет еще из себя чего либо цельного, вполне закопченного: он состоит в большинстве случаев из отдельных песен про батырей или про тех или других исторических деятелей.
Певцы на Кавказе, как везде и во все времена на Востоке. являются самыми желанными гостями на всех торжествах, в особенности, долгие зимние ночи без них положительно были бы немыслимы. Они воспевают подвиги могучих ханов Золотой или Ногайской Орды, своих славных батырей, их походы и дела. В прежние времена излюбленной темой для былин служили подвиги батырей, среди которых особенно выделялись в древнем периоде батыр Саин, батыр Эр-Косай и др. Современные же баяны воспевают походы и дела исторических деятелей в степи – Чингис-хана, Батыя, Аблай-хана, Урмам-бека и др., о которых напоминают киргизам памятники в виде курганов и могил. Известный киргизский баян Насым-бай, сподвижник знаменитого «борца свободной степи» Кенисары Касымова, создал целую школу акынов, из которых особенно выделяется Хораган, любимец зауральских и приаральских кочевников, который со своей домрой постоянно странствует из одного аула в другой. Следует ли говорить о том эстетическом наслаждении, которое доставляют певцы былин! Один из путешественников в киргизские степи – Полферов – говорит, что для простодушного кочевника песнь былинника самое могучее средство, оно дороже для него всего его имущоства – денег, барана и кумыса, так как затрагивает самые святые для него чувства. Слушая акына он переживает вместе с героем былины его радости и горе, – слёзы льются из его глаз, когда батыра постигают неудачи или смерть, и предаётся он безмерному веселью, когда герой былины выходит победителем из целого ряда испытаний.
Чтобы не быть пристрастным в изображены того впечатления, которое производят эти певцы не только на народные массы, но и на высоко интеллигентных европейцев, я сошлюсь на одного из наиболее компетентных ориенталистов проф, Вамбери, соединяющего с обширной научной эрудицией и основательным знанием восточных языков – практическое знакомство с жизнью, бытом и нравами восточных народов, которое он приобрел во время своих продолжительных и часто рискованных по тому времени путешествий по Востоку. В целом ряде очерков он восторженно отзывается о том эстетическом наслаждении, которое он вынес, слушая по целым часам этих певцов и в салонах константинопольской аристократии в безбрежных степях Средней Азии у туркмен-кочевников. Эти минуты глубоко запечатлелись в его памяти и, посвящая им несколько трогательных описаний, он прибавляет: «В высшей степени интересное и неизгладимое впечатление произвели на меня те минуты, когда я слушал певцов во время торжеств или простых вечеринок. В такие моменты я не мог достаточно надивиться могуществу музыки. Счастливые, незабвенные часы моей юности! Невыразимо наслаждение, которое испытывал я, присутствуя на таких зрелищах во время моих наблюдений над чуждым миром и чуждыми людьми».
Итак, вот в каком свете представляются нам певцы в народной среде.
Теперь мы вернемся к кумыкским думам и прислушаемся к их безыскусственному повествованию о скромных событиях старины.
1. Бий-Арслан.
Приводимая ниже легенда, как нам кажется, относятся к героическому эпосу. Действие в ней сосредоточивается вокруг героини, женщины-великанши или колдуньи (албаслы-катын) как ее называет народ и странствующие кумыкские певцы. Женщины великанши в то время, о котором идет речь, в сравнительно измельчавшем человеческом роде, составляли уже редкое явление и внушали толпе уважение, смешанное со страхом. Дело происходит на Кумыкской плоскости (ныне Терской и Дагестанской области), которая в глубокую древность вся сплошь была покрыта густыми и непроходимыми лесами, тянувшимися на громадные пространства, среди которых, подобно островам ютились небольшие поселения.
В одном из таких поселений проживала благочестивая семья одного знатного кумыка. Огромная масса прислуги, прихлебателей и дворовой челяди наполняла дом. Глава семьи – кумык, по имени Бий-Арслан, был страстным охотником и отличался среди своих соотечественников неустрашимой храбростью и удалью. В одну из постоянных своих экскурсий, в лесной чаще совершенно неожиданно, лицом к лицу, он столкнулся с колдуньей (так мы будем называть этих женщин-богатырей, придерживаясь подлинного текста сказания). В первую минуту Бий-Арслан оторопел, но моментально овладел собой и приветствовал её. Она была громадного роста, с крупными чертами лица, с колоссальными руками, ногами и такими огромными грудями, что свободно перебрасывала их к себе за спину. Он произвел на нее выгодное впечатление, и с этого дня началось их знакомство, перешедшее в любовь, а затем и в сожительство. Но она, как и все ей подобный богатыри-женщины, жила в лесу, и он принужден был время от времени являться для свидания с нею в лес, в её жилище. Но подобные наезды тяготили его, и он неоднократно приглашал ее в свой дом в аул. Но все такие предложения она с неудовольствием отклоняла, и он по прежнему принужден был ездить к ней. В одно из таких свиданий, она в порыве самых нежных супружеских ласк созналась ему, что вся её сила заключается в её волосах и что достаточно владеть прядью её волос, чтобы повелевать ею, как рабынею. Бий-Арслан в эту минуту и не подал вида, что обратил внимание на её слова, но принял это к сведению и ждал удобного момента. Однажды, когда она уснула в его объятиях, он вытащил маленький нож из-под кинжала, отрезал им большую прядь от её волос и стремглав на быстром скакуне помчался в аул. Прошло несколько месяцев. Он прекратил свои поездки в лес, и начинал уже забывать свою случайную любовь, как вдруг, однажды, в чудный весенний вечер, когда вся семья была в сборе, она неожиданно явилась в дом. Все были изумлены. Бий-Арслан сразу понял, что именно могло привести её к нему, он ни на минуту теперь уже не сомневался, какая чудодейственная сила крылась в пряди волос, похищенной им. С этого времени колдунья становится его наложницей. Она работает одна на всю семью, она исполняет сразу работу, какую не в состоянии совершить десять сильных мужчин, но и ест она за десятерых, она одна съедает целого барана. Нрава она была чрезвычайно упрямого. Она никогда не делала того, что ей приказывали, а делала все наоборот; если ей приказывали принести поскорее воды из ближайшей реки, она являлась с водой через час, а если её об этом никто не просил и но торопил, то она, пойдя за водой, являлась моментально. Знатный кумык очень часто устраивал пиры, на которые собирались его родственники, масса знакомых, а иногда и весь аул. Тогда веселье поднималось горой. Пляски и песни молодежи сменялись шутовскими проделками скоморохов. Особенно были торжественны и полны оживления в этом ауле свадебные празднества: из сомкнутых рядов людей выходил один с платком в руке, стремительно бросал платок в одну из девиц, избранную им и стоящую против него в таком же сомкнутом ряду своих подруг, говорил нараспев, та отвечала и носилась с ним в изящном танце по кругу под задорные звуки зурны (род короткого гобоя) и бой литавров...
Вдали время от времени раздавались салютационные выстрелы из пистолетов вверх за счастье и благополучие молодых. И в такие дни озлобленная дульцинея Бий-Арслана не показывались в толпе, а занималась стряпней на кухне и возилась за огромными котлами, в которых целиком варились целые туши быков. В один из таких дней, когда на кухне никого не было, колдунья возилась возле огромного котла с кипящей водой. Вдруг около неё очутилась хорошенькая восьмилетняя дочь Бий-Арслана. Колдунья с лаской обращается к девочке и спрашивает ее, не знает ли она, где находится прядь её волос, а что она за это купит ей гостинцев. Девочка, очевидно, слыхавшая дома об этой пряди волос, указала под стропило на потолке (в аулах потолок внутри сакли не покрывается штукатуркой, и стропила на виду). В один миг колдунья достает эту прядь своих волос, опускает вниз головой в кипящий котел девочку и моментально исчезает из дому и уже навсегда. Трудно представить себе горе семьи.
2. Локман.
Другая легенда повествуеть об известном в мусульманском мире своею мудростью и медицинскими познаниями Локмане. Очевидно, сказание нужно отнести к эпохе, последовавшей за появлением арабов с полководцем Абу-Муслимом в 800 г. по Р. Хр. в Дагестане для насаждения здесь мусульманства. Локман является на Кумыкской почве. Его удивительное лечение больных поражает всех, он пользуется громадною славой. В одном ауле на вечерней сходке мужчин (на Кавказе после дневных работ в аулах старики и молодежь собираются вечером на улице возле завалинки какого-нибудь дома и ведут беседу: старики сидят, молодежь большею частью стоит) один из присутствовавших по имени Карнай, слыша отовсюду похвалы Локману, позволил себе усомниться в его медицинских способностях. Об этом сообщили Локману. Через несколько дней Локман, живший в соседнем ауле, послал своего сына Махмуда в дом усомнившегося в его медицинских познаниях Карная с известными инструкциями. Махмуд явился в дом Карная в качестве гостя с обыкновенным приветствием (салям-алейкум). Ему, как всякому гостю, очень обрадовались и предложили сесть на самом почетном месте. На вопрос хозяев, чем его угостить, он попросил приготовить ему суп из пшенной крупы. Жена Карная немедленно же принялась за стряпню. Через несколько минут, когда суп ещё не успел вскипеть, Махмуд попросил снять его с очага. Несмотря на доводы жены Карная, что суп еще не готов и совершенно сырой, он все-таки настоял на своем, говоря, что он любить этот суп именно в сыром виде. Махмуд, а из любезности и хозяин, начали есть совершенно сырой суп. Махмуд прихлебывал только слегка, показывая вид, что ест, а Карнай, к этому времени уже и проголодавшийся, ел основательно. После обеда гость и хозяин, помолившись, встали из-за стола. Начали беседовать. Беседа затянулась до ночи, и Махмуду предложено было переночевать. Он остался, но пожелал лечь на крыльце, несмотря на то, что погода на дворе была ненастная, – пришлось и хозяину лечь тоже на крыльце вместе с гостем. Ночью Махмуд стащил слегка одеяло с Карная. Тот проснулся и, воображая, что одеяло сползло само, плотно укрылся. В течение ночи Махмуд несколько раз проделывал эту манипуляцию с Карнаем. Наконец рассвело. На утро Махмуд, простившись с хозяевами, удалился. После его ухода, Карнай, под влиянием сырой пищи и простуды, жестоко заболел. Болезнь продолжалась несколько лет. С каждым днём положение больного ухудшалось – он медленно таял, исхудал до такой степени, что на нем остались только кожа и кости. Наконец, семья его, потеряв всякую надежду на выздоровление и тяготясь им, отвезла его на отдаленный хутор, принадлежавшей пастухам из аварцев, объявив предварительно родственникам и знакомым о его смерти. На хуторе, заброшенный, в полуразрушенной будке, он со дня на день ждал смерти. Так как он не в состоянии был вставать с постель, то пастухи навещали его по несколько раз в день, чтобы дать ему пищу и питье. Однажды, когда пастухи ушли в поле, и он по-прежнему валялся у себя на лежанке, вдруг в избушку тихо вползла змея и, подползши к стоявшему тут же в дверях кувшину с молоком, начала пить из него. Он с ужасом глядел на происходившее. Змея, выпивши молоко, тут же вырвала и удалилась. Тогда больной, который до сего времени не накладывал на себя рук, боясь Бога (у мусульман самоубийство – страшный грех), в эту минуту измучившись совершенно и впавши в отчаяние, решил выпить этот яд, чтобы ускорить свою смерть. Подползши кое-как с трудом к дверям, он выпил эту отраву и с облегченным сердцем ждал конца. Но он не умирал, а напротив, начал чувствовать себя лучше изо дня в день и стал поправляться, яд змеи оказался для больного целебным средством. Через месяц он совершенно выздоровел и начал помогать пастухам, пася с ними скот. Возвращаться в свою семью, откуда его так варварски выбросили на улицу, он уже больше не желал.
Но старик пастух уговорил его вернуться, и они отправились вместе в аул. Когда они вошли в дом, их приняли как совершенно посторонних, и когда старый пастух объявил, что это Карнай, заброшенный ими и теперь выздоровевший, никто не верил: ни старая мать Карная, ни жена; наконец, присмотревшись, она узнали его и с плачем бросились к нему на шею. Когда весть об этом событии дошла до Локмана, то он немедленно прибыл в дом Карная и, узнавши от него во всей подробности все, что произошло с ним, воскликнул: «Да простить меня Всемогущий Бог! прости и ты! Болезнь эту я наслал на тебя за твое неверие в мои медицинские познания, но уже прошло пять лет, как я простил тебя и в течение всего этого времени я всюду искал эту змею, которой яд был единственным целебным средством в твоей болезни и не мог найти, но Сам Бог сжалился над тобой и послал тебе эту змею, которой яд, принятый тобою во внутрь, и исцелил тебя». Этот случай еще более способствовал популярности Локмана.
3. Брат и сестра.
В давние времена в селении Бораган жили в одном доме брат с сестрой. Они очень любили друг друга. Все их имущество состояло из одной лошадки. Юноша занимался извозным промыслом. Однажды лошадь, не замеченная никем, ушла со двора (двор у кумыков, как и у других кавказских горцев, бывает огорожен плетнем с открытым проходом вместо ворот). Так как дом их находился на краю селения, за которым тянулись густые непроходимые леса, естественно было предположить, что лошадь ушла в лес, и юноша отправился в поиски за ней. Он долго бродил по лесу, но безуспешно, – наконец, измучившись, он стал отчаянно взывать, говоря: «ат ёк, ат ёк»! (нет лошади, пропала лошадь). Прошей целый день, наступила ночь. Юноша не возвращался домой. Сестра ждала его в страшном беспокойстве и испуге. Прошла ночь. На утро она отправилась сама в поиски за ним. Она бродила по лесу целый день и, потеряв окончательно надежду найти его, ломая руки, взмолилась Богу, говоря: «О! Боже! Я лишилась навсегда единственно дорогого мне в мире существа; возьми мою душу к себе до дня всеобщего воскресения мертвых! Мир этот мне опостылел. Я слышала издали, как брат мой взывал в лесу, крича «ат ёк, ат ёк!». Пусть же и люди, ища меня, будут взывать кыз ёк, кыз ёк!. («Нет девушки, пропала девушка»). Предание добавляет, что Бог внял её мольбе и что, волею Провидения, души двух любящих существ воплотились в двух жалобно тоскующих птицах. И в наше время еще в лесах селения Бораган можно видеть особую породу крошечных птиц чрезвычайной красоты. Они почти всегда встречаются парами и сидят обыкновенно на различных кустиках, в недалеком расстоянии одна от другой. Они, по-видимому, чужды друг другу, нет между ними ни приязни, ни вражды, но в то же время они неразлучны, между ними существуют как будто тесные, неразрывные узы. В жалобном крике одной из них невыразимо отчетливо и ясно слышатся звуки, — «ат ёк, ат ёк», в крике другой — «кыз ёк, кыз ёк». Народ знает этих птиц, и при их жалобных криках в его воображении встает эта легенда.
4. Целебный кувшин.
В том же самом селении Бораган в прежние времена в семье одного сельчанина воспитывалась молодая княжна[2]. Вследствие смерти родителей княжна принуждена была остаться до выхода замуж в вышеупомянутой семье. Когда девушке исполнилось 17 лет, она была сосватана за молодого и красивого черкесского князя. Молодые люди понравились друг другу. Жених присылает свадебные подарки, но в самый день свадебного торжества происходить нечто необычайное: в присутствии многочисленного радостно и весело настроенного народа поднимается страшная буря, небо совершенно темнеет, покрывшись черными грозовыми тучами, в невообразимом переполохе люди не узнают друг друга, испуганные мечутся во вей стороны Когда буря пронеслась и небо прояснилось, княжны уже не было; она исчезла неожиданно для всех. Свадебное торжество завершилось неслыханно горестным эпилогом. Испуганная толпа разошлась по домам, пораженная и опечаленная таким странным исчезновением княжны в самый счастливый момент её жизни. Прошло два месяца. Не успела еще улечься печаль, как однажды ночью молочный отец княжны (муж её кормилицы) почтенный старик, увидел во сне, как к нему явилась княжна, радостная и сияющая, какою она никогда не бывала еще при жизни; в ласковых выражениях утешала старика (кормилицы её уже не было в живых) и просила его не беспокоиться о ней, говоря, что она теперь вполне счастлива и обретается в горних высях, там, где может быть еще ходатаем за людей перед Всемогущим Творцом, и добавила, что об этом происшествии с нею народу постоянно будет напоминать глиняный кувшин, который окажется утром у старика в очаге, и что вода, влитая в него, всегда будет служить целебным средством от болезней. Сон старика сбылся наяву, и в указанном месте на утро старик, действительно, нашел чудотворный кувшин. По рассказам очевидцев в течение целого столетия кувшин этот обнаруживал свои поистине целебные качества. Говорить, что он и теперь еще где-то невидимо хранится в чьих то благочестивых руках.
5. Превращение любовников в священные камни.
В одном из аулов, ныне ингушских, жила в добрые старые времена одна богатая и знатная семья. Она гордилась красивою дочерью своей. Во время одного из свадебных торжеств девушка познакомилась с красивым молодым человеком, семья которого проживала в соседнем ауле, и влюбилась в него. Молодой человек отвечал ей взаимностью, и они дали слово принадлежать друг другу. На предложение родных юноши – сосватать девушку молодому человеку – родные девушки отвечали отказом, мотивируя его бедностью и незнатностью рода юноши. Молодые люди втайне продолжали любить друг друга.
Шли годы. Любовь эта не только не ослабевала, но становилась с годами все сильнее и нежнее. Родные девушки упрямо стояли на своем и слышать не хотели о молодом человеке. Тогда влюбленные решили бежать, и юноша должен был похитить девушку из дома её родных. В темную и ненастную ночь, при помощи подкупленной прислуги, юноша похищает девушку, и они на быстрых конях мчатся в горы. Но родные девушки вовремя спохватываются и снаряжают погоню, – оскорбленный отец сам мчится впереди целой кавалькады всадников. Молодые люди предвидят неудачу в своем побеге. их начинают ужо настигать, за ними слышатся гики всадников, тяжелый храп лошадей, – еще минута – и они погибли. Тогда влюбленные взмолились перед Всевышним Богом, чтобы Он не дал их в руки врагов, поразил бы их обоих смертью на этом самом месте, превратив в камни. И Бог внял их мольбе. Эти два камня, в которые были обращены молодые люди, имеют вид мусульманских надгробных плит. Верующие различают на них волосы и неясно обозначенные формы тела. Народ причислил этих молодых людей к лику святых, как истинно угодных Богу возлюбленных рабов Его, удостоившихся Его милосердия. И по настоящее время их могилы служат предметом усердного посещения и поклонения паломников.
6. Жена – от общины, сын – от чресл.
Несколько десятков лет тому назад в ногайских степях проживал один почтенный и богатый хаджи, совершивший паломничество к мусульманским святыням Мекки и Медины. Обстоятельства вынудили хаджи эмигрировать в Турцию. С этою целью он со всею семьею, домашним скарбом, табунами лошадей, овец и верблюдов направился через Крым к Черному морю. По замерзшей береговой полосе моря до места остановки пароходов весь транспорт, руководимый самим хаджи, двигался по льду. Но направление было взято неправильно, слой льда в том месте был тонок и ненадёжен. На предупреждение турецкого боцмана, кричавшего с парохода, чтобы хаджи взял направление вправо, последний не обращал внимания и упрямо шел по раз выбранному пути[3]. Лед проламывается, и вся семья и все добро хаджи идет ко дну. Остаётся в живых только он сам. Уцелевший на оторвавшейся льдине, при виде этой душу раздирающей картины, он невозмутимо и преспокойно стряхивает воду со своей абы (белый, зеленый, красный и других цветов халат, носимый хаджи). Но боцман, взбешенный этою невозмутимостью, гневно и с бранью набрасывается на хаджи, понося его за то, что он не только не послушался его указаний, но при виде всего происшедшего продолжает оставаться спокойным и невозмутимым и стряхивает только воду со своей абы (и далась же она ему). Тогда ногаец-хаджи так же преспокойно отвечает боцману словами, вошедшими у кумыков и ногайцев в поговорку: «катын эльден, улан бельден», т. е. жена – от общины, сын – от чресл. Хаджи хотел этим сказать, что жену он себе всегда найдет, так как она является как бы общественным достоянием, а потомство народится, как результата их совместной супружеской жизни, но что важно то, что сам он остался жив и невредим. Прошло после этого события двадцать лет.
Была зимняя пора. Стужа и пурга свирепствовали в ногайских степях. Между рядами занесенных снегом войлочных кибиток в ночную пору пробирался какой-то нищий, одетый в одни рубища. Он был голоден, окоченелые его члены дрожали от холода. Он искал в уснувшем ногайском юрте крова и пищи. Кругом царила мертвая тишина. Переходя от одной кибитки к другой, он остановился наконец против одной, принадлежавшей, по-видимому, богатому ногайцу, и, заметив через скважину благообразного старца с чалмой в молящейся позе, стал почтительно дожидаться. Окончив молитву, старик его окликнул и впустил в кибитку. Пришедший странник нашел здесь самое радушное гостеприимство. Этот нищий был боцманом турецкого парохода, стоявшего в бухте Черного моря двадцать лет тому назад, а молившийся старец с чалмой – вышеупомянутый ногайский хаджи. При свете очага хаджи, присмотревшись, сразу узнал в нищем турецкого боцмана[4]. Он не стал утруждать его расспросами, накормил и уложил спать. Утром, на вопрос хаджи, узнает ли боцман его, последний отвечал отрицательно. Тогда-то хаджи напомнил ему о событии, случившимся двадцать лет тому назад, о брани, с которою он обрушился на него – хаджи, и своем ответе ему – боцману: «катын эльден, улан бельден». В подтверждение своих слов он представил боцмана своей жене и детям, показал ему свое имущество, состоящее из огромных табунов лошадей, верблюдов и овец, прибавивши, что жену, детей и всё достояние, которое видит он, боцман, Бог даровал ему по возвращении домой после того трагического события на берегу Черного моря. Щедро наградив боцмана, хаджи отправил его на родину в Турцию.
7. Ночные встречи с нечистой силой.
Следующая легенда относится к циклу сказаний о нечистой силе, некоторые из которых были приведены нами раньше. Всадник – кумык в глухую ночь возвращался из слободы Хасав-Юрт к себе домой в селение Аксай. Он ехал рысью, торопясь еще до полуночи добраться в свое селение. На пол-дороге, за селением Боташ, в отдалении на поляне, вправо от дороги, его внимание привлекли разложенные костры, горевшие ярким пламенем, озарявшим всю окрестность, как днем. На поляне вокруг костров толпилось бесчисленное множество каких-то теней наподобие человеческих фигур. Слышны были звуки зурны, били в бубны, пели и танцевали. Это была бесовская свадебная вакханалия, совершавшаяся точь-в-точь по обрядам кумыков.
Кумыки уверяют, что бесовская сила при совершении тех или других своих обрядов, – свадеб, похорон и пр., в образе жизни, в одежде, быте и нравах строго придерживается той среды и народности, среди которой она живёт и оперирует, и в такой обстановке бесов можно распознать только по некоторым им одним свойственным чертам и особенностям, как, например, по слегка искривленным лицу, рту, носу, рукам, по хвосту, небольшим рожкам, ногам наподобие лошадиных копыт, и по языку, который у них представляет какую-то бестолковую смесь всевозможных наречий, ничего не значащую тарабарщину.
Бесы тотчас же заметили всадника, и десяток разодетых женщин, с бубнами в руках, направились к нему и к дороге, по которой он ехал. Страх и испуг овладели всадником и, предчувствуя недоброе, он погнал лошадь в карьер. Женщины кричали ему вдогонку: «передай девице Ажай-Бужай, чтобы она явилась к нам» – они намеренно искажали чье-то, действительно существующее, женское имя – Ажай, прибавляя к нему ничего не означающее ироническое выражение Бужай, в роде русского простонародного «шалтай-балтай».
К утру, еле переводя дух от испуга, всадник на измученном коне добрался до дому. Тут только он заметил, что его лошади была нанесена каким-то оружием колотая рана. Не говоря ничего домашним о случившемся с ним, слегка закусив, он лег спать, но и во сне те же странные видения неотступно преследовали его: ему представлялось, что он сам танцует среди этой беснующейся толпы теней, что его обнимают и сжимают в дружеских тисках какие то люди с отвратительными физиономиями, ему казалось, что вот-вот он испустит дух от этих объятий и под давлением страшного кошмара он испуганно просыпался.
На утро в присутствии гостей, пришедших поздравить хозяина с приездом жена его, зная, как муж её беспокойно провел ночь, начала расспрашивать его, – не случилось ли накануне с ним что-нибудь. Тогда он начал рассказывать всем о своей встрече с чертями. Гости сидели на коврах у почетной стены против входа, хозяева занимали место возле них; кругом на дощатых полках, установленных в длину стен на глиняных, вмазанных в землю, тумбочках, вышиною в полтора аршина, красовались сложенные матрацы с одеялами и подушками на них и со свешивавшимися до полу цветными занавесками. Не успел он окончить рассказ, как из-под занавесок неожиданно выскочило несколько женщин с криками «вуя, арай!» (восклицания, употребляющиеся исключительно женщинами при испуге и соответствующие восклицаниям у русских в роде ай! ой! и т. д.) выбежали из комнаты и бесследно пропали. Все присутствующие в комнате застыли, точно окаменелые, в немом изумлении и страхе, пораженные происшедшей сценой.
Можно подумать, что герой этого сказания не принадлежал по-видимому к числу неустрашимых удальцов, был личностью в этом отношении ординарной, но старики-кумыки уверяют, что на подобные сцены, устраиваемый бесовской силой, наталкивались очень часто в прежние времена отчаянные храбрецы, джигиты; во время бесконечных набегов и абречества в темные ночи в степях и лесах они натыкались на подобные же вакханалии бесов; глазам и этих удальцов представлялись те же свадебные и иные оргии нечистой силы, – лошади поднимали храп и фырканье, испуганно настораживали уши, как вкопанные стояли на одном месте, не желая двигаться вперед, и только спасительная молитва или раздававшийся оглушительный выстрел из ружья или пистолета разгоняли все эти видения и наваждения нечистой силы. Нечистая сила и в сказаниях других народностей Кавказа, помимо кумыков, как, например, у чеченцев, аварцев, андийцев и других горцев, играет также немаловажную роль, фигурируя в них в виде бесов, колдуний, ведьм, леших и пр. Аварцы передают, что один хаджи, по имени Хасан, ехавший ночью из слободы Хасав-юрт в селение Эндрей и далее в аварское селение Чиркей, в стороне от дороги, на огромном кусте колючего кустарника увидел сидящую фигуру также хаджи в белом одеянии, в белой чалме с красным верхом; заметив эту фигуру, конь его стал фыркать, становиться на дыбы, испуганно озираясь кругом, испугался и сам хаджи, и до его слуха в это время донеслись слова: «Тибили, Хасан, Кыбили, Хасан, Салаватынга пуне зуне»[5]. Хаджи, сотворивши молитву, во всю прыть погнал своего коня, догадавшись, что это было не что иное, как видение – наваждение нечистой силы. Андийцы рассказывают, что в прежние времена туземцев, приезжавших по торговым и другим делам на Кумыкскую и Чеченскую плоскости и возвращавшихся обратно, в горах иногда встречали женщины исполинского роста, одетые в костюмы андиек с огромными мешками на головах вместо платков (у местных жителей называемых «чутху»), с большими грудями, которые они закидывали себе за спину, выходившие из ущелий и пещер и наводившие ужас даже на неустрашимых горцев. Они при первом взгляде вводили путников в обман своими теми или другими вполне естественными просьбами, затем, когда вовремя спохватившийся путник узнавал, в чем дело и пускал во всю прыть своего коня, они осыпали его самыми чудовищными проклятиями, – некоторые удальцы вследствие излишнего любопытства становились жертвою их обмана и гибли в их руках. Передают также, что в горах Андии в одном селении беременную женщину, оставшуюся одну дома вследствие отъезда её мужа по торговым делам в Шемаху, ночью, когда она спала у себя на лежанке, какие-то люди перенесли с лежанки на пол я обратно на лежанку, произнося какие-то непонятные фразы, и моментально удалились, несмотря на то, что все двери и окна были заперты на запор.
8. Чертополох.
В одном кумыкском селении проживали два закадычных друга. Они оба были охотниками и всегда и всюду ходили вместе на охоту. У одного из них была красивая жена и два малолетних сына, другой же был холост. Последний, бывая постоянно в доме своего товарища, влюбился в его жену, и с годами эта любовь с его стороны становилась сильнее и нежнее; он скрывал свое чувство в глубине души, так как не встречал с её стороны взаимности, что же касается её, то она привыкла к нему, видя постоянно его у себя дома и привязалась к нему, как к другу своего мужа, иного чувства в себе по отношению к нему она, как строго нравственная мусульманка, не могла и допустить. В конце концов, страдая от этой любви, молодой человек решил погубить своего товарища, с целью жениться впоследствии на его жене. Однажды они отправились вместе на охоту. Молодой человек, тая в себе злодейский умысел завел друга своего в глухое место, под предлогом пострелять какую то особую породу дичи, якобы всегда там находившейся. Не успели они войти в гущу кустарника и чертополоха, как из-за кустов появился заяц; постояв секунду на месте, заяц попятился назад и стремглав полетел обратно в ту сторону, откуда вышел. Охотник, ничего не подозревавший, выстрелил из ружья ему вслед и промахнулся, его же товарищ – злодей – в упор выстрелил в самого охотника. Призывая проклятия на вероломного убийцу, умирающий в бессилии схватился руками за куст чертополоха и медленно проговорил: «О, Боже! Тебе я отдаю мою душу, суди убийцу! и ты, куст чертополоха, будь свидетелем этого злодеяния». Оставив труп лежать на месте, убийца вернулся домой как ни в чем не бываю. Когда на другой день утром жена убитого охотника пришла к нему спросить – где её муж, ибо ночью он не возвращался, – он выразил на лице своем удивление.
Прошло три дня, прошла неделя, – муж её не возвращался, она была в страшном беспокойстве и, предполагая что-то недоброе, дала знать о безвестной отлучке своего мужа родственникам, а те сообщили сельскому наибу (административная должность в современном управлении, соответствующая полицейскому приставу), который через местных стражников, у кумыков называемых «бегеуллер», оповестил всех жителей селения, ибо без вести пропавший принадлежал к одной из родовитых и уважаемых фамилий, кумыкских узденей (потомственных дворян). Немедленно были предприняты розыски, и во главе отряда, назначение для этой цели из местных жителей, лицемерно стал сам убийца, как друг и товарищ погибшего. Труп убитого нашли, совершили над ним небольшую молитву и перевезли в селение в его собственный дом. Все решили, что он, верно, был убит кем-нибудь с целью ограбления. Когда увидела труп мужа жена его, она со страшным плачем упала в обморок и потеряла сознание. Придя в себя, она увидела товарища своего мужа, ни на минуту не отходившего от неё и надевшего на себя маску искренней и неподдельной горести и отчаяния по случаю смерти своего друга; он всячески утешал несчастную вдову и сирот. Над покойником были совершены обряды, требуемые мусульманской религией, он был обмыт и зашит в саван. Все жители селения побывали в его доме для выражения своего соболезнования и сожаления его семье и родственникам. Совершена была тризна, зарезаны быки и бараны и роздана обильная милостыня бедным, – и во всех этих хлопотах наравне с родственниками самое горячее участие принимал и сам убийца. Нечего и говорить о том, что никому и в голову не могла придти мысль заподозрить его в чем-либо.
В течение нескольких лет вдова была в безутешном горе. Товарищ её мужа постоянно был возле неё, стараясь предупредить всякое её желание и готовый во всякое время быть нравственной и материальной для неё поддержкой в её печали и нужде. Еще через несколько месяцев, когда она немного успокоилась и примирилась со своим положением, молодой человек сделал ей признание в любви и попросил её руки; она, давно считавшая его за близкого человека, молчаливым кивком головы дала свое согласие на брак с ним и предложила ему с этою же просьбой обратиться к её родственникам. Последние точно также ничего не видели предосудительного в этой женитьбе, нашли даже этот шаг со стороны молодого человека заслуживающим похвалы и подражания, так как он, будучи близким другой, покойного, брал в то же время под свое покровительство его семью и тем самым хоть в некоторой степени мог вознаградить ей тяжкую утрату. Молодые были обвенчаны. Тихо и скромно было отпраздновано это семейное торжество.
Прошло пять лет. Супружескую жизнь молодой четы нельзя было считать особенно счастливой. Муж давно уже вел бурную и нетрезвую жизнь. По отношению к жене своей он был жесток, к детям е равнодушен, последние уже подросли, и старшему минуло 16 лет. Молодая женщина давно уже разочаровалась в своем муже, которого узнала вполне и считала подлым лицемером и обманщиком, жалела, что связала свою судьбу с его судьбой, – но делать было нечего, и она, как истая мусульманка, покорно сносила свой жребий.
Однажды в летнюю ночь семья спала на небольшом крылечке перед домом на разостланных коврах[6]. Глава семьи вернулся домой по обыкновению поздно и в нетрезвом виде, сел рядом с женой и завел с нею какой-то бессвязный разговор. Вдруг приятный южный ветерок принес на крылечко небольшой кустик чертополоху, попавший прямо на колени говорившему, – последний рассмеялся. Жена удивилась его смеху, находя его глупым и неуместным: в том, что ветерок принес куст чертополоху, она ничего не видела смешного и стала расспрашивать его о причине смеха; тот не отвечал; она настаивала, – и не в меру разболтавшийся пьяница неожиданно для себя выболтал такую фразу: «Глупец! когда я убивал его, он призывал куст чертополоха в свидетели этого. Ну, о чем может свидетельствовать этот бездушный куст бурьяна?!» Жена, пораженная этим разоблачением, не показала и виду, что обратила внимание на его бестолковую болтовню. Тогда только она поняла всю странность его отношений к ней при жизни её покойного мужа. Они легли спать. На другой день, когда муж её ушел из дому, она обо всем рассказала своему старшему сыну и добавила, что он должен отомстить этому негодяю за смерть своего отца. Юноша не заставил себя долго ожидать и однажды, когда отчим его, вернувшись домой по обыкновенно в пьяном виде, заснул непробудным сном, он вонзил ему в грудь острый кинжал. Злодей не успел даже испустить стона.
А. Шемшединов.
Слобода Хасавъ-Юрт Терской области
Сентября 1908 года.
[1] В «Этн. Обозр.», 1905, № 2-3, кн. LХV-LXVI, стр. 148-164 была помещена уже часть кумыкских легенд, записанных А. К. Шемшединовым. Здесь печатается еще несколько его же записей, служащих как бы дополнением к изданному материалу. Ред.
[2] У кумыков существует обычай, в силу которого богатые и вообще состоятельные люди отдают новорожденных детей для кормления грудью менее состоятельным, а иногда, и бедным людям, которые тем самым приобретают по отношению к родным новорожденного права, так называемого молочного родства и находят у них дли себя, в большинстве случаев, материальную и нравственную поддержку. Будучи оторвано от груди и придя в 4-х или 5-ти-летний возраст, дитя препровождается обратно к родным.
[3] В данном случай нужно иметь в виду характер и темперамент ногайцев. Это народ добродушный, мягкий и отзывчивый, но в то же время упрямый, невозмутимый, тяжелый на подъем и спокойно относящийся к радостям в горестям в жизни.
[4] Ногайцы, как и большинство кочевых народов, обладают удивительною памятью в отношении физиономии человека, местности, событий и их хронологии.
[5] "Тибили" аварское слово, означающее в переводе на русский азык – «что ты говоришь, что такое», Хасан – имя; «кыбили» ничего не означающее искажение первого слова; «Салават» – слово аварское и кумыкское, взятое с арабского, означающее – молитва; «пуне зуне» слова непонятные, видимому относящаяся к «Салават» и выражающие насмешку в роде русского «фук» или «шиш».
[6] У кумыков и других горцев в селениях и аулах перед каждым почти домом, сообразно состоянию его хозяина, устраивается небольшое крылечко – это плоский навес, подобно крыше самого дома, покрытый камышом, обмазанный сверху глиной и подпертый по сторонам двумя тонкими деревянными столбами; пол под ним земляной, как и внутри дома. Крылечко такое обыкновенно устраивается по обе стороны от выхода и бывает обращено к югу.
Опубликовано: Этнографическое обозрение. № 1-2. 1910

Комментарии на facebook