Кумыкский мир

Легенды и сказания кумыков – 2

[журнал "Этнографическое обозрение" за 1910 год]

Мною записаны[1] были кумыкские легенды и сказания, которые, по моему мнению, относятся к различным историческим эпохам жизни кумыкского народа. Записаны они были со слов странствующих кумыкских дум или сказителей. Считаю нелишним сообщить некоторые сведения о кумыкских певцах.

Певцы-сказители у кумыков, как и у других народов, являются выразителями общественного самосознания, носителями традиций старины и ее великих деятелей. В них воплотился поэтический дух народа, творения которого неиссякаемым источником льются из уст этих скромных певцов под аккомпанемент их любимого струнного инструмента хомуза (род домры). К своему искусству слагать песни они никогда не относились как к простому времяпровождению, служащему для развлечения толпы. Даровитейшие из них на дар песнопений смотрели всегда как на особый дар свыше, а свое назначение полагали в пробуждении высоких чувств, свойственных человеческому достоинству, – искреннего благочестия, простоты жизни, чувства правды, свободы, любви к родине и самопожертвования ради её блага и блага общественного. И в настоящее еще время обращают на себя внимание некоторые характерные особенности в обыденной жизни этих дум-сказителей (ирчи), которые подтверждают только что высказанное нами мнение, – это, именно, акт передачи таварихов (сборников песен) умирающим певцом своему достойному преемнику. Действительно, говорят, это трогательное зрелище. Таварихи составляют в настоящее время библиографическую редкость даже среди самих певцов, не говоря уже о народной массе, и лучшие певцы известны наперечет. Такой Такой певец (ирчи), предчувствуя свою смерть, призывает к себе наиболее достойного своего соперника и торжественно вручает ему таварих, умоляя его верно и свято хранить в себе божественный дар песнопений, никогда не изменяя ему ради прихотей толпы, и перед своей смертью так же торжественно передать книгу следующему певцу. Новый обладатель тавариха в свидетели принятого им на себя обязательства призывает Бога и Его великого пророка Мухаммеда. Кумыкские ирчи – усердные и добросовестные ученики ногайских и киргизских акынов, издавна славившихся в Азии своим искусством. Богатырский эпос татар и киргизов (былины) – непосредственное создание этих народных певцов. Правда, этот эпос не представляет еще из себя чего либо цельного, вполне закопченного: он состоит в большинстве случаев из отдельных песен про батырей или про тех или других исторических деятелей.

Певцы на Кавказе, как везде и во все времена на Востоке. являются самыми желанными гостями на всех торжествах, в особенности, долгие зимние ночи без них положительно были бы немыслимы. Они воспевают подвиги могучих ханов Золотой или Ногайской Орды, своих славных батырей, их походы и дела. В прежние времена излюбленной темой для былин служили подвиги батырей, среди которых особенно выделялись в древнем периоде батыр Саин, батыр Эр-Косай и др. Современные же баяны воспевают походы и дела исторических деятелей в степи – Чингис-хана, Батыя, Аблай-хана, Урмам-бека и др., о которых напоминают киргизам памятники в виде курганов и могил. Известный киргизский баян Насым-бай, сподвижник знаменитого «борца свободной степи» Кенисары Касымова, создал целую школу акынов, из которых особенно выделяется Хораган, любимец зауральских и приаральских кочевников, который со своей домрой постоянно странствует из одного аула в другой. Следует ли говорить о том эстетическом наслаждении, которое доставляют певцы былин! Один из путешественников в киргизские степи – Полферов – говорит, что для простодушного кочевника песнь былинника самое могучее средство, оно дороже для него всего его имущоства – денег, барана и кумыса, так как затрагивает самые святые для него чувства. Слушая акына он переживает вместе с героем былины его радости и горе, – слёзы льются из его глаз, когда батыра постигают неудачи или смерть, и предаётся он безмерному веселью, когда герой былины выходит победителем из целого ряда испытаний.

Чтобы не быть пристрастным в изображены того впечатления, которое производят эти певцы не только на народные массы, но и на высоко интеллигентных европейцев, я сошлюсь на одного из наиболее компетентных ориенталистов проф, Вамбери, соединяющего с обширной научной эрудицией и основательным знанием восточных языков – практическое знакомство с жизнью, бытом и нравами восточных народов, которое он приобрел во время своих продолжительных и часто рискованных по тому времени путешествий по Востоку. В целом ряде очерков он восторженно отзывается о том эстетическом наслаждении, кото­рое он вынес, слушая по целым часам этих певцов и в салонах константинопольской аристократии в безбрежных степях Средней Азии у туркмен-кочевников. Эти минуты глу­боко запечатлелись в его памяти и, посвящая им несколько трогательных описаний, он прибавляет: «В высшей степени интересное и неизгладимое впечатление произвели на меня те минуты, когда я слушал певцов во время торжеств или простых вечеринок. В такие моменты я не мог достаточно нади­виться могуществу музыки. Счастливые, незабвенные часы моей юности! Невыразимо наслаждение, которое испытывал я, присут­ствуя на таких зрелищах во время моих наблюдений над чуждым миром и чуждыми людьми».

Итак, вот в каком свете представляются нам певцы в народной среде.

Теперь мы вернемся к кумыкским думам и прислушаемся к их безыскусственному повествованию о скромных событиях старины.

1. Бий-Арслан.

Приводимая ниже легенда, как нам кажется, относятся к героическому эпосу. Действие в ней сосредоточивается вокруг героини, женщины-великанши или колдуньи (албаслы-катын) как ее называет народ и странствующие кумыкские певцы. Женщины великанши в то время, о котором идет речь, в сравнительно измельчавшем человеческом роде, составляли уже редкое явление и внушали толпе уважение, смешанное со страхом. Дело происходит на Кумыкской плоскости (ныне Терской и Дагестанской области), которая в глубокую древность вся сплошь была покрыта густыми и непроходимыми лесами, тянувшимися на громадные пространства, среди которых, подобно островам ютились небольшие поселения.

В одном из таких поселений проживала благочестивая семья одного знатного кумыка. Огромная масса прислуги, прихле­бателей и дворовой челяди наполняла дом. Глава семьи – кумык, по имени Бий-Арслан, был страстным охотником и отличался среди своих соотечественников неустрашимой храб­ростью и удалью. В одну из постоянных своих экскурсий, в лесной чаще совершенно неожиданно, лицом к лицу, он столкнулся с колдуньей (так мы будем называть этих женщин-богатырей, придерживаясь подлинного текста сказания). В первую минуту Бий-Арслан оторопел, но моментально овладел собой и приветствовал её. Она была громадного роста, с круп­ными чертами лица, с колоссальными руками, ногами и такими огромными грудями, что свободно перебрасывала их к себе за спину. Он произвел на нее выгодное впечатление, и с этого дня началось их знакомство, перешедшее в любовь, а затем и в сожительство. Но она, как и все ей подобный богатыри-женщины, жила в лесу, и он принужден был время от времени являться для свидания с нею в лес, в её жилище. Но подобные наезды тяготили его, и он неоднократно приглашал ее в свой дом в аул. Но все такие предложения она с неудовольствием отклоняла, и он по прежнему принужден был ездить к ней. В одно из таких свиданий, она в порыве самых нежных супружеских ласк созналась ему, что вся её сила заключается в её волосах и что достаточно владеть пря­дью её волос, чтобы повелевать ею, как рабынею. Бий-Арслан в эту минуту и не подал вида, что обратил внимание на её слова, но принял это к сведению и ждал удобного момента. Однажды, когда она уснула в его объятиях, он вытащил маленький нож из-под кинжала, отрезал им большую прядь от её волос и стремглав на быстром скакуне помчался в аул. Прошло несколько месяцев. Он прекратил свои поездки в лес, и начинал уже забывать свою случайную любовь, как вдруг, однажды, в чудный весенний вечер, когда вся семья была в сборе, она неожиданно явилась в дом. Все были изумлены. Бий-Арслан сразу понял, что именно могло привести её к нему, он ни на минуту теперь уже не сомневался, какая чудодейственная сила крылась в пряди волос, похищенной им. С этого времени колдунья становится его наложницей. Она ра­ботает одна на всю семью, она исполняет сразу работу, какую не в состоянии совершить десять сильных мужчин, но и ест она за десятерых, она одна съедает целого барана. Нрава она была чрезвычайно упрямого. Она никогда не делала того, что ей приказывали, а делала все наоборот; если ей приказывали принести поскорее воды из ближайшей реки, она являлась с водой через час, а если её об этом никто не просил и но торопил, то она, пойдя за водой, являлась моментально. Знатный кумык очень часто устраивал пиры, на которые собирались его родственники, масса знакомых, а иногда и весь аул. Тогда веселье поднималось горой. Пляски и песни молодежи сменялись шутовскими проделками скоморохов. Особенно были торжественны и полны оживления в этом ауле свадебные празднества: из сомкнутых рядов людей выходил один с платком в руке, стремительно бросал платок в одну из девиц, избранную им и стоящую против него в таком же сомкнутом ряду своих подруг, говорил нараспев, та отвечала и носилась с ним в изящном танце по кругу под задорные звуки зурны (род короткого гобоя) и бой литавров...

 Вдали время от времени раздавались салютационные выстрелы из пистолетов вверх за счастье и благополучие молодых. И в такие дни озлобленная дульцинея Бий-Арслана не показыва­лись в толпе, а занималась стряпней на кухне и возилась за огромными котлами, в которых целиком варились целые туши быков. В один из таких дней, когда на кухне никого не было, колдунья возилась возле огромного котла с кипящей водой. Вдруг около неё очутилась хорошенькая восьмилетняя дочь Бий-Арслана. Колдунья с лаской обращается к девочке и спрашивает ее, не знает ли она, где находится прядь её волос, а что она за это купит ей гостинцев. Девочка, очевидно, слыхавшая дома об этой пряди волос, указала под стропило на потолке (в аулах потолок внутри сакли не покрывается штукатуркой, и стропила на виду). В один миг колдунья достает эту прядь своих волос, опускает вниз головой в кипящий котел девочку и моментально исчезает из дому и уже навсегда. Трудно представить себе горе семьи.

2. Локман.

Другая легенда повествуеть об известном в мусульманском мире своею мудростью и медицинскими познаниями Локмане. Оче­видно, сказание нужно отнести к эпохе, последовавшей за появлением арабов с полководцем Абу-Муслимом в 800 г. по Р. Хр. в Дагестане для насаждения здесь мусульманства. Лок­ман является на Кумыкской почве. Его удивительное лечение больных поражает всех, он пользуется громадною славой. В одном ауле на вечерней сходке мужчин (на Кавказе по­сле дневных работ в аулах старики и молодежь собираются вечером на улице возле завалинки какого-нибудь дома и ведут беседу: старики сидят, молодежь большею частью стоит) один из присутствовавших по имени Карнай, слыша отовсюду похвалы Локману, позволил себе усомниться в его медицинских способностях. Об этом сообщили Локману. Через не­сколько дней Локман, живший в соседнем ауле, послал сво­его сына Махмуда в дом усомнившегося в его медицинских познаниях Карная с известными инструкциями. Махмуд явился в дом Карная в качестве гостя с обыкновенным привет­ствием (салям-алейкум). Ему, как всякому гостю, очень обрадовались и предложили сесть на самом почетном месте. На вопрос хозяев, чем его угостить, он попросил приго­товить ему суп из пшенной крупы. Жена Карная немедленно же принялась за стряпню. Через несколько минут, когда суп ещё не успел вскипеть, Махмуд попросил снять его с очага. Несмотря на доводы жены Карная, что суп еще не готов и совершенно сырой, он все-таки настоял на своем, говоря, что он любить этот суп именно в сыром виде. Махмуд, а из любезности и хозяин, начали есть совершенно сырой суп. Махмуд прихлебывал только слегка, показывая вид, что ест, а Карнай, к этому времени уже и проголодавшийся, ел основательно. После обеда гость и хозяин, помолившись, встали из-за стола. Начали беседовать. Беседа затянулась до ночи, и Махмуду предложено было переночевать. Он остался, но пожелал лечь на крыльце, несмотря на то, что погода на дворе была ненастная, – пришлось и хозяину лечь тоже на крыльце вместе с гостем. Ночью Махмуд стащил слегка одеяло с Карная. Тот проснулся и, воображая, что одеяло сползло само, плотно укрылся. В течение ночи Махмуд несколько раз проделывал эту манипуляцию с Карнаем. Наконец рассвело. На утро Махмуд, простившись с хозяевами, удалился. После его ухода, Карнай, под влиянием сырой пищи и простуды, жестоко заболел. Болезнь продолжалась несколько лет. С каждым днём положение больного ухудшалось – он медленно таял, исхудал до такой степени, что на нем остались только кожа и кости. Наконец, семья его, потеряв всякую надежду на выздоровление и тяготясь им, отвезла его на отдаленный хутор, принадлежавшей пастухам из аварцев, объявив предваритель­но родственникам и знакомым о его смерти. На хуторе, заброшенный, в полуразрушенной будке, он со дня на день ждал смерти. Так как он не в состоянии был вставать с посте­ль, то пастухи навещали его по несколько раз в день, чтобы дать ему пищу и питье. Однажды, когда пастухи ушли в поле, и он по-прежнему валялся у себя на лежанке, вдруг в избушку тихо вползла змея и, подползши к стоявшему тут же в дверях кувшину с молоком, начала пить из него. Он с ужасом глядел на происходившее. Змея, выпивши молоко, тут же вырвала и удалилась. Тогда больной, который до сего времени не накладывал на себя рук, боясь Бога (у мусульман самоубийство – страшный грех), в эту минуту измучившись совершенно и впавши в отчаяние, решил выпить этот яд, чтобы ускорить свою смерть. Подползши кое-как с трудом к дверям, он выпил эту отраву и с облегченным сердцем ждал конца. Но он не умирал, а напротив, начал чувствовать себя лучше изо дня в день и стал поправляться, яд змеи оказался для больного целебным средством. Через месяц он совершенно выздоровел и начал помогать пастухам, пася   с ними скот. Возвращаться в свою семью, откуда его так варварски выбросили на улицу, он уже больше не желал.

Но старик пастух уговорил его вернуться, и они отправи­лись вместе в аул. Когда они вошли в дом, их приняли как совершенно посторонних, и когда старый пастух объявил, что это Карнай, заброшенный ими и теперь выздоровевший, никто не верил: ни старая мать Карная, ни жена; наконец, присмотревшись, она узнали его и с плачем бросились к нему на шею. Когда весть об этом событии дошла до Локмана, то он немедленно прибыл в дом Карная и, узнавши от него во всей подробности все, что произошло с ним, воскликнул: «Да простить меня Всемогущий Бог! прости и ты! Болезнь эту я наслал на тебя за твое неверие в мои медицинские познания, но уже прошло пять лет, как я простил тебя и в течение всего этого времени я всюду искал эту змею, которой яд был единственным целебным средством в твоей болезни и не мог найти, но Сам Бог сжалился над тобой и послал тебе эту змею, которой яд, принятый тобою во внутрь, и исцелил тебя». Этот случай еще более способствовал популярности Локмана.

3. Брат и сестра.

В давние времена в селении Бораган жили в одном доме брат с сестрой. Они очень любили друг друга. Все их иму­щество состояло из одной лошадки. Юноша занимался извозным промыслом. Однажды лошадь, не замеченная никем, ушла со двора (двор у кумыков, как и у других кавказских горцев, бывает огорожен плетнем с открытым проходом вме­сто ворот). Так как дом их находился на краю селения, за которым тянулись густые непроходимые леса, естественно было предположить, что лошадь ушла в лес, и юноша отправился в поиски за ней. Он долго бродил по лесу, но безуспешно, – наконец, измучившись, он стал отчаянно взывать, говоря: «ат ёк, ат ёк»! (нет лошади, пропала лошадь). Прошей целый день, наступила ночь. Юноша не возвращался домой. Се­стра ждала его в страшном беспокойстве и испуге. Прошла ночь. На утро она отправилась сама в поиски за ним. Она бродила по лесу целый день и, потеряв окончательно надежду найти его, ломая руки, взмолилась Богу, говоря: «О! Боже! Я лишилась навсегда единственно дорогого мне в мире существа; возьми мою душу к себе до дня всеобщего воскресения мертвых! Мир этот мне опостылел. Я слышала издали, как брат мой взывал в лесу, крича «ат ёк, ат ёк!». Пусть же и люди, ища меня, будут взывать кыз ёк, кыз ёк!. («Нет девушки, пропала девушка»). Предание добавляет, что Бог внял её мольбе и что, волею Провидения, души двух любящих существ воплотились в двух жалобно тоскующих птицах. И в наше время еще в лесах селения Бораган можно видеть особую породу крошечных птиц чрезвычайной красоты. Они почти всегда встречаются парами и сидят обыкновенно на различных кустиках, в недалеком расстоянии одна от другой. Они, по-видимому, чужды друг другу, нет между ними ни приязни, ни вражды, но в то же время они неразлучны, между ними существуют как будто тесные, неразрывные узы. В жалобном крике одной из них невыразимо отчетливо и ясно слышатся звуки, — «ат ёк, ат ёк», в крике другой — «кыз ёк, кыз ёк». Народ знает этих птиц, и при их жалобных криках в его воображении встает эта легенда.

4. Целебный кувшин.

В том же самом селении Бораган в прежние времена в семье одного сельчанина воспитывалась молодая княжна[2]. Вследствие смерти родителей княжна принуждена была остаться до вы­хода замуж в вышеупомянутой семье. Когда девушке испол­нилось 17 лет, она была сосватана за молодого и красивого черкесского князя. Молодые люди понравились друг другу. Жених присылает свадебные подарки, но в самый день свадебного торжества происходить нечто необычайное: в присутствии многочисленного радостно и весело настроенного народа поднимается страшная буря, небо совершенно темнеет, покрывшись черными грозовыми тучами, в невообразимом переполохе люди не узнают друг друга, испуганные мечутся во вей стороны Когда буря пронеслась и небо прояснилось, княжны уже не было; она исчезла неожиданно для всех. Свадебное торжество завер­шилось неслыханно горестным эпилогом. Испуганная толпа разошлась по домам, пораженная и опечаленная таким странным исчезновением княжны в самый счастливый момент её жизни. Прошло два месяца. Не успела еще улечься печаль, как однажды ночью молочный отец княжны (муж её кормилицы) почтенный старик, увидел во сне, как к нему явилась княж­на, радостная и сияющая, какою она никогда не бывала еще при жизни; в ласковых выражениях утешала старика (кормилицы её уже не было в живых) и просила его не беспокоиться о ней, говоря, что она теперь вполне счастлива и обретается в горних высях, там, где может быть еще ходатаем за лю­дей перед Всемогущим Творцом, и добавила, что об этом происшествии с нею народу постоянно будет напоминать гли­няный кувшин, который окажется утром у старика в очаге, и что вода, влитая в него, всегда будет служить целебным средством от болезней. Сон старика сбылся наяву, и в указанном месте на утро старик, действительно, нашел чу­дотворный кувшин. По рассказам очевидцев в течение целого столетия кувшин этот обнаруживал свои поистине це­лебные качества. Говорить, что он и теперь еще где-то неви­димо хранится в чьих то благочестивых руках.

5. Превращение любовников в священные камни.

В одном из аулов, ныне ингушских, жила в добрые старые времена одна богатая и знатная семья. Она гордилась красивою дочерью своей. Во время одного из свадебных торжеств девушка познакомилась с красивым молодым человеком, семья которого проживала в соседнем ауле, и влюби­лась в него. Молодой человек отвечал ей взаимностью, и они дали слово принадлежать друг другу. На предложение родных юноши – сосватать девушку молодому человеку – родные девушки отвечали отказом, мотивируя его бедностью и незнатностью рода юноши. Молодые люди втайне продолжали любить друг друга.

Шли годы. Любовь эта не только не ослабевала, но становилась с годами все сильнее и нежнее. Родные девушки упрямо сто­яли на своем и слышать не хотели о молодом человеке. Тогда влюбленные решили бежать, и юноша должен был похитить девушку из дома её родных. В темную и ненастную ночь, при помощи подкупленной прислуги, юноша похищает девушку, и они на быстрых конях мчатся в горы. Но родные девушки вовремя спохватываются и снаряжают погоню, – оскорбленный отец сам мчится впереди целой кавалькады всадников. Мо­лодые люди предвидят неудачу в своем побеге. их начина­ют ужо настигать, за ними слышатся гики всадников, тяжелый храп лошадей, – еще минута – и они погибли. Тогда влюбленные взмолились перед Всевышним Богом, чтобы Он не дал их в руки врагов, поразил бы их обоих смертью на этом самом месте, превратив в камни. И Бог внял их мольбе. Эти два камня, в которые были обращены молодые люди, имеют вид мусульманских надгробных плит. Верующие разли­чают на них волосы и неясно обозначенные формы тела. Народ причислил этих молодых людей к лику святых, как истинно угодных Богу возлюбленных рабов Его, удостоив­шихся Его милосердия. И по настоящее время их могилы слу­жат предметом усердного посещения и поклонения паломников.

6. Жена – от общины, сын – от чресл.

Несколько десятков лет тому назад в ногайских степях проживал один почтенный и богатый хаджи, совершивший па­ломничество к мусульманским святыням Мекки и Медины. Об­стоятельства вынудили хаджи эмигрировать в Турцию. С этою целью он со всею семьею, домашним скарбом, табунами лошадей, овец и верблюдов направился через Крым к Черному морю. По замерзшей береговой полосе моря до места остановки пароходов весь транспорт, руководимый самим хаджи, двигался по льду. Но направление было взято неправильно, слой льда в том месте был тонок и ненадёжен. На предупреждение турецкого боцмана, кричавшего с парохода, чтобы хаджи взял направление вправо, последний не обращал внимания и упрямо шел по раз выбранному пути[3]. Лед проламывается, и вся семья и все добро хаджи идет ко дну. Остаётся в живых только он сам. Уцелевший на оторвавшейся льдине, при виде этой душу раздирающей картины, он невозмутимо и преспокойно стряхивает воду со своей абы (белый, зеленый, красный и других цветов халат, носимый хаджи). Но боцман, взбешенный этою невозмутимостью, гневно и с бранью набрасывается на хаджи, понося его за то, что он не только не послушался его указаний, но при виде всего происшедшего продолжает оставать­ся спокойным и невозмутимым и стряхивает только воду со своей абы (и далась же она ему). Тогда ногаец-хаджи так же преспокойно отвечает боцману словами, вошедшими у кумыков и ногайцев в поговорку: «катын эльден, улан бельден», т. е. жена – от общины, сын – от чресл. Хаджи хотел этим сказать, что жену он себе всегда найдет, так как она является как бы общественным достоянием, а потомство на­родится, как результата их совместной супружеской жизни, но что важно то, что сам он остался жив и невредим. Прошло после этого события двадцать лет.

Была зимняя пора. Стужа и пурга свирепствовали в ногайских степях. Между рядами занесенных снегом войлочных кибиток в ночную пору про­бирался какой-то нищий, одетый в одни рубища. Он был голоден, окоченелые его члены дрожали от холода. Он искал в уснувшем ногайском юрте крова и пищи. Кругом царила мертвая тишина. Переходя от одной кибитки к другой, он остановился наконец против одной, принадлежавшей, по-види­мому, богатому ногайцу, и, заметив через скважину благообразного старца с чалмой в молящейся позе, стал почтительно дожидаться. Окончив молитву, старик его окликнул и впустил в кибитку. Пришедший странник нашел здесь самое ра­душное гостеприимство. Этот нищий был боцманом турецкого парохода, стоявшего в бухте Черного моря двадцать лет тому назад, а молившийся старец с чалмой – вышеупомянутый ногайский хаджи. При свете очага хаджи, присмотревшись, сразу узнал в нищем турецкого боцмана[4]. Он не стал утруждать его расспросами, накормил и уложил спать. Утром, на вопрос хаджи, узнает ли боцман его, последний отвечал отрицательно. Тогда-то хаджи напомнил ему о событии, случившимся двадцать лет тому назад, о брани, с которою он обрушился на него – хаджи, и своем ответе ему – боцману: «катын эльден, улан бельден». В подтверждение своих слов он представил боцмана своей жене и детям, показал ему свое имущество, состоящее из огромных табунов лошадей, верблюдов и овец, прибавивши, что жену, детей и всё достояние, которое видит он, боцман, Бог даровал ему по возвращении домой после того трагического события на берегу Черного моря. Щедро наградив боцмана, хаджи отправил его на родину в Турцию.

7. Ночные встречи с нечистой силой.

Следующая легенда относится к циклу сказаний о нечистой силе, некоторые из которых были приведены нами раньше. Всадник – кумык в глухую ночь возвращался из слободы Хасав-Юрт к себе домой в селение Аксай. Он ехал рысью,  торопясь еще до полуночи добраться в свое селение. На пол-дороге, за селением Боташ, в отдалении на поляне, вправо от дороги, его внимание привлекли разложенные костры, горевшие ярким пламенем, озарявшим всю окрестность, как днем. На поляне вокруг костров толпилось бесчисленное множество каких-то теней наподобие человеческих фигур. Слышны были звуки зурны, били в бубны, пели и танцевали. Это была бесовская свадебная вакханалия, совершавшаяся точь-в-точь по обрядам кумыков.

Кумыки уверяют, что бесовская сила при совершении тех или других своих обрядов, – свадеб, похорон и пр., в образе жизни, в одежде, быте и нравах строго придерживается той среды и народности, среди которой она живёт и оперирует, и в такой обстановке бесов можно распознать только по некоторым им одним свойственным чертам и особенностям, как, например, по слегка искривленным лицу, рту, носу, рукам, по хвосту, небольшим рожкам, ногам наподобие лошадиных копыт, и по языку, который у них представляет какую-то бестолковую смесь всевозможных наречий, ничего не значащую тарабарщину.

Бесы тотчас же заметили всадника, и десяток разодетых женщин, с бубнами в руках, направились к нему и к дороге, по которой он ехал. Страх и испуг овладели всадником и, предчувствуя недоброе, он погнал лошадь в карьер. Женщины кричали ему вдогонку: «передай девице Ажай-Бужай, чтобы она явилась к нам» – они намеренно искажали чье-то, действительно существующее, женское имя – Ажай, прибавляя к нему ничего не означающее ироническое выражение Бужай, в роде русского простонародного «шалтай-балтай».

К утру, еле переводя дух от испуга, всадник на измученном коне добрался до дому. Тут только он заметил, что его лошади была нанесена каким-то оружием колотая рана. Не говоря ничего домашним о случившемся с ним, слегка закусив, он лег спать, но и во сне те же стран­ные видения неотступно преследовали его: ему представлялось, что он сам танцует среди этой беснующейся толпы теней, что его обнимают и сжимают в дружеских тисках какие то люди с отвратительными физиономиями, ему казалось, что вот-вот он испустит дух от этих объятий и под давлением страшного кошмара он испуганно просыпался.

На утро в при­сутствии гостей, пришедших поздравить хозяина с приездом жена его, зная, как муж её беспокойно провел ночь, начала расспрашивать его, – не случилось ли накануне с ним что-нибудь. Тогда он начал рассказывать всем о своей встрече с чертями. Гости сидели на коврах у почетной стены против входа, хозяева занимали место возле них; кругом на дощатых полках, установленных в длину стен на глиняных, вмазанных в землю, тумбочках, вышиною в полтора аршина, красовались сложенные матрацы с одеялами и подушками на них и со свешивавшимися до полу цветными занавесками. Не успел он окончить рассказ, как из-под занавесок неожиданно выскочило несколько женщин с криками «вуя, арай!» (восклицания, употребляющиеся исключительно женщинами при испуге и соответствующие восклицаниям у русских в роде ай! ой! и т. д.) выбежали из комнаты и бесследно пропали. Все присутствующие в комнате застыли, точно окаменелые, в немом изумлении и страхе, пораженные происшедшей сценой.

Можно подумать, что герой этого сказания не принадлежал  по-видимому к числу неустрашимых удальцов, был личностью в этом отношении ординарной, но старики-кумыки уверяют, что на подобные сцены, устраиваемый бесовской силой, наталкивались очень часто в прежние времена отчаянные храбрецы, джигиты; во время бесконечных набегов и абречества в темные ночи в степях и лесах они натыкались на подобные же вакханалии бесов; глазам и этих удальцов представлялись те же свадебные и иные оргии нечистой силы, – лошади поднимали храп и фырканье, испуганно настораживали уши, как вкопанные стояли на одном месте, не желая двигаться вперед, и только спасительная молитва или раздававшийся оглушительный выстрел из ружья или пистолета разгоняли все эти видения и наваждения нечистой силы. Нечистая сила и в сказаниях других народностей Кавказа, помимо кумыков, как, например, у чеченцев, аварцев, андийцев и других горцев, играет также немаловажную роль, фигурируя в них в виде бесов, колдуний, ведьм, леших и пр. Аварцы передают, что один хаджи, по имени Хасан, ехавший ночью из слободы Хасав-юрт в селение Эндрей и далее в аварское селение Чиркей, в стороне от дороги, на огромном кусте колючего кустарника увидел сидящую фигуру также хаджи в белом одеянии, в белой чалме с красным верхом; заметив эту фигуру, конь его стал фыркать, становиться на дыбы, испуганно озираясь кругом, испугался и сам хаджи, и до его слуха в это время донеслись слова: «Тибили, Хасан, Кыбили, Хасан, Салаватынга пуне зуне»[5]. Хаджи, сотворивши молитву, во всю прыть погнал своего коня, догадавшись, что это было не что иное, как видение – наваждение  нечистой силы. Андийцы рассказывают, что в прежние времена туземцев, приезжавших по торговым и другим делам на Кумыкскую и Чеченскую плоскости и возвращавшихся обратно, в горах иногда встречали женщины исполинского роста, одетые в костюмы андиек с огромными мешками на головах вместо платков (у местных жителей называемых «чутху»), с большими грудями, которые они закидывали себе за спину, выходившие из ущелий и пещер и наводившие ужас даже на неустрашимых горцев. Они при первом взгляде вводили путников в обман своими теми или другими вполне естественными просьбами, затем, когда вовремя спохватившийся путник узнавал, в чем дело и пускал во всю прыть своего коня, они осыпали его самыми чудо­вищными проклятиями, –  некоторые удальцы вследствие излишнего любопытства становились жертвою их обмана и гибли в их руках. Передают также, что в горах Андии в одном селении беременную женщину, оставшуюся одну дома вследствие отъ­езда её мужа по торговым делам в Шемаху, ночью, когда она спала у себя на лежанке, какие-то люди перенесли с ле­жанки на пол я обратно на лежанку, произнося какие-то непо­нятные фразы, и моментально удалились, несмотря на то, что все двери и окна были заперты на запор.

8. Чертополох.

В одном кумыкском селении проживали два закадычных друга. Они оба были охотниками и всегда и всюду ходили вместе на охоту. У одного из них была красивая жена и два малолетних сына, другой же был холост. Последний, бывая по­стоянно в доме своего товарища, влюбился в его жену, и с годами эта любовь с его стороны становилась сильнее и нежнее; он скрывал свое чувство в глубине души, так как не встречал с её стороны взаимности, что же касается её, то она при­выкла к нему, видя постоянно его у себя дома и привязалась к нему, как к другу своего мужа, иного чувства в себе по отношению к нему она, как строго нравственная мусульманка, не могла и допустить. В конце концов, страдая от этой любви, молодой человек решил погубить своего товарища, с целью жениться впоследствии на его жене. Однажды они отправились вместе на охоту. Молодой человек, тая в себе злодейский умысел завел друга своего в глухое место, под предлогом пострелять какую то особую породу дичи, якобы всегда там находившейся. Не успели они войти в гущу кустарника и чертополоха, как из-за кустов появился заяц; постояв секунду на месте, заяц попятился назад и стремглав полетел обратно в ту сторону, откуда вышел. Охотник, ничего не подозревавший, выстрелил из ружья ему вслед и промахнулся, его же товарищ – злодей – в  упор выстрелил в самого охотника. Призывая проклятия на вероломного убийцу, умирающий в бессилии схватился руками за куст чертополоха и медленно проговорил: «О, Боже! Тебе я отдаю мою душу, суди убийцу! и ты, куст чертополоха, будь свидетелем этого злодеяния». Оставив труп лежать на месте, убийца вернулся домой как ни в чем не бываю. Когда на другой день утром жена убитого охотника пришла к нему спросить – где её муж, ибо ночью он не воз­вращался, – он выразил на лице своем удивление.

Прошло три дня, прошла неделя, – муж её не возвращался, она была в страшном беспокойстве и, предполагая что-то недоброе, дала знать о безвестной отлучке своего мужа родственникам, а те сообщили сельскому наибу (административная должность в современном управлении, соответствующая полицейскому приставу), который через местных стражников, у кумыков называемых «бегеуллер», оповестил всех жителей селения, ибо без вести пропавший принадлежал к одной из родовитых и уважаемых фамилий, кумыкских узденей (потомственных дворян). Немедленно были предприняты розыски, и во главе отряда, назначен­ие для этой цели из местных жителей, лицемерно стал сам убийца, как друг и товарищ погибшего. Труп убитого нашли, совершили над ним небольшую молитву и перевезли в селение в его собственный дом. Все решили, что он, верно, был убит кем-нибудь с целью ограбления. Когда увидела труп мужа жена его, она со страшным плачем упала в обморок и потеряла сознание. Придя в себя, она увидела товарища своего мужа, ни на минуту не отходившего от неё и надевшего на себя маску искренней и неподдельной горести и отчаяния по случаю смерти своего друга; он всячески утешал несчастную вдову и сирот. Над покойником были совершены обряды, требуемые мусульманской религией, он был обмыт и зашит в саван. Все жители селения побывали в его доме для выражения своего соболезнования и сожаления его семье и родственникам. Совершена была тризна, зарезаны быки и бараны и роздана обильная милостыня бедным, – и во всех этих хлопотах наравне с родственниками самое горячее участие принимал и сам убийца. Нечего и говорить о том, что никому и в голову не могла придти мысль заподозрить его в чем-либо.

В течение нескольких лет вдова была в безутешном горе. Товарищ её мужа постоянно был возле неё, стараясь предупредить всякое её желание и готовый во всякое время быть нравственной и ма­териальной для неё поддержкой в её печали и нужде. Еще через несколько месяцев, когда она немного успокоилась и при­мирилась со своим положением, молодой человек сделал ей признание в любви и попросил её руки; она, давно считавшая его за близкого человека, молчаливым кивком головы дала свое согласие на брак с ним и предложила ему с этою же просьбой обратиться к её родственникам. Последние точно также ничего не видели предосудительного в этой женитьбе, нашли даже этот шаг со стороны молодого человека заслуживающим похвалы и подражания, так как он, будучи близким другой, покойного, брал в то же время под свое покровительство его семью и тем самым хоть в некоторой степени мог вознагра­дить ей тяжкую утрату. Молодые были обвенчаны. Тихо и скромно было отпраздновано это семейное торжество.

Прошло пять лет. Супружескую жизнь молодой четы нельзя было считать особенно счастливой. Муж давно уже вел бурную и нетрезвую жизнь. По отношению к жене своей он был жесток, к детям е равнодушен, последние уже подросли, и старшему минуло 16 лет. Молодая женщина давно уже разочаровалась в своем муже, которого узнала вполне и считала подлым лицемером и обманщиком, жалела, что связала свою судьбу с его судьбой, – но делать было нечего, и она, как истая мусульманка, покорно сносила свой жребий.

Однажды в летнюю ночь семья спала на не­большом крылечке перед домом на разостланных коврах[6]. Глава семьи вернулся домой по обыкновению поздно и в нетрезвом виде, сел рядом с женой и завел с нею какой-то бессвязный разговор. Вдруг приятный южный ветерок принес на крылечко небольшой кустик чертополоху, попавший прямо на колени говорившему, – последний рассмеялся. Жена удивилась его смеху, находя его глупым и неуместным: в том, что ветерок принес куст чертополоху, она ничего не видела смешного и стала расспрашивать его о причине смеха; тот не отвечал; она настаивала, – и не в меру разболтавшийся пьяница неожиданно для себя выболтал такую фразу: «Глупец! когда я убивал его, он призывал куст чертополоха в свидетели этого. Ну, о чем может свидетельствовать этот бездушный куст бурьяна?!» Жена, пораженная этим разоблачением, не показала и виду, что обратила внимание на его бестолковую болтовню. Тогда только она поняла всю странность его отношений к ней при жизни её покойного мужа. Они легли спать. На другой день, когда муж её ушел из дому, она обо всем рассказала своему старшему сыну и добавила, что он должен отомстить этому негодяю за смерть своего отца. Юноша не заставил себя долго ожидать и однажды, когда отчим его, вернувшись домой по обыкновенно в пьяном виде, заснул непробудным сном, он вонзил ему в грудь острый кинжал. Злодей не успел даже испустить стона.

А. Шемшединов.
Слобода Хасавъ-Юрт Терской области
Сентября 1908 года.

[1] В «Этн. Обозр.», 1905, № 2-3, кн. LХV-LXVI, стр. 148-164 была помещена уже часть кумыкских легенд, записанных А. К. Шемшединовым. Здесь печатается еще несколько его же записей, служащих как бы дополнением к изданному материалу. Ред.

[2] У кумыков существует обычай, в силу которого богатые и вообще состоятельные люди отдают новорожденных детей для кормления грудью менее состоятельным, а иногда, и бедным людям, которые тем самым приобретают по отношению к родным новорожденного права, так называемого молочного родства и находят у них дли себя, в большинстве случаев, материальную и нравственную поддержку. Будучи оторвано от груди и придя в 4-х или 5-ти-летний возраст, дитя препровождается обратно к родным.

[3] В данном случай нужно иметь в виду характер и темперамент ногайцев. Это народ добродушный, мягкий и отзывчивый, но в то же время упрямый, невозмутимый, тяжелый на подъем и спокойно относящийся к радостям в горестям в жизни.

[4] Ногайцы, как и большинство кочевых народов, обладают удивительною памятью в отношении физиономии человека, местности, событий и их хронологии.

[5] "Тибили" аварское слово, означающее в переводе на русский азык – «что ты говоришь, что такое», Хасан – имя; «кыбили» ничего не означаю­щее искажение первого слова; «Салават» – слово аварское и кумыкское, взятое с арабского, означающее – молитва; «пуне зуне» слова непонятные, видимому относящаяся к «Салават» и выражающие насмешку в роде русского «фук» или «шиш».

[6] У кумыков и других горцев в селениях и аулах перед каждым почти домом, сообразно состоянию его хозяина, устраивается небольшое крылечко – это плоский навес, подобно крыше самого дома, покрытый камышом, обмазанный сверху глиной и подпертый по сторонам двумя тонкими деревянными столбами; пол под ним земляной, как и внутри дома. Крылечко такое обыкновенно устраивается по обе стороны от выхода и бывает обращено к югу.

Опубликовано: Этнографическое обозрение. № 1-2. 1910

Комментарии на facebook

Комментарии

Пока комментариев нет.

Для комментирования на сайте следует авторизоваться.